Наше время требует от нас лихорадочной деятельности. Мы соединяем разрозненные сферы жизни, ездим по городу и миру, нажимаем кнопки, носим тяжести, болтаем, улыбаемся, продаем и покупаем — даже наше мышление является неотъемлемой частью нашей работы. Начиная с Аристотеля, западная мысль исходит из предположения, что деятельность преобладает над всеми другими способами бытия. Сегодня этот императив, по-видимому, служит оправданием капиталистической системы, в которой «работают» в первую очередь деньги: отсюда многочисленные критические подходы, пропагандирующие прекращение работы или по крайней мере ее замедление. Однако быть занятым — это, возможно, не то же самое, что быть по-настоящему активным: совершать поступки, такие как героические подвиги. Наша каждодневная суета является особой, пассивной деятельностью. Ханна Арендт, чьи понятия легли в основу названия данной конференции, попыталась отличить высшее значение действия, или поступка, как свободного, экзистенциального достижения, от более приземленных явлений работы и производства. Однако история доказала ее ошибку: мы имеем дело с постоянным смешением трех элементов. Экзистенциальный поступок на каждом шагу превращается в инструментальную деятельность, такую как коммуникация или предпринимательство.

Существует ли в наши дни осмысленная, реализующая личность работа, и какие формы она может принимать? Является ли новый (когнитивный, коммуникативный, эмоциональный) труд подвидом обыкновенного труда, или он требует новых этических подходов? Какую субъективность он предполагает? Можно ли всерьез различать производительный и непроизводительный труд при современном капитализме? Нужно ли в будущем сохранять общество труда, или, насколько это возможно, отказаться от труда и предоставить его роботам? Что лучше: vita activa, новая сетевая vita contemplativa, или интенсивный отдых — это и есть, как считают некоторые, высшая активность? Можем ли мы воссоздать теорию деятельности, выходящую за рамки идеологической нормативности, с которой она ассоциировалась как в советской теории (Выготский, Леонтьев, Ильенков и др.), так и в американском прагматизме (Дьюи, Серл, Рорти и др.)? Есть ли способ восстановить на новом повседневном уровне иератическую серьезность acta, не впадая в новые формы обскурантизма? Эти и другие вопросы будут обсуждаться на конференции.